он, распустив грабли, дёрнулся вперёд, я – вместо обычного отпрыгнуть в сторону, стоять и ждать, чтобы так же грубо «отбазариться» или дать стрекоча – неожиданно для себя подпрыгнул, зарядив ему «с вертушк
а» прямо в рожу. И тут же – ещё! И ещё! Ещё! С воинственным криком – внутри!
Не какой-то алкаш задвохлый – здоровенный быкан в расцвете сил! Пока он изумлённо таращился, пытаясь ставить блоки клешнями и делал ещё какие-то телодвижения – я с однотипного пятого удара в голову-шею сшиб его с ног.
Он, как туша борова, хряснулся на камень татами. Будешь теперь знать, что аморальные панты марала могут и поотшибать!
Хотелось ещё добить. Но я вовремя опомнился, и, озираясь, нет ли кого, поспешил «от тела Гектора» по улочке вниз, по мере осознания убыстряя шаг. Надо было скрыться в темноте, а дальше уже частный сектор…
Под мостом на Клубной я отдышался и отсиделся на плите в пыльных зарослях, тревожно покуривая… Забыл уже, что подобрал ведь там в лопухах штук шесть увесистых бычков и одну даже целую полурастоптанную сигаретину, которая теперь ещё чудом сохранилась – за ухом!
«Честер», не хухры махры!.. И тут ещё вспомнил – баклажка!
Я понимал уже, что спасло меня лишь prodigy[4] – что поверженный был тоже в подпитии, да и вообще был один! Блин, щас звякнет бык по сотовому – прискачут на тачке молодцы-троянцы – всё прочешут! Домой надо во все лопатки!
И всё же ночь без «анестетика» я уже себе не представлял – выждав минут десять (пока чинно-одиноко проползёт по мосту, пробивая всё вокруг оранжево-жёлтым лучом мигалки, милицейский «козёльчик»), едва ли не бегом вернулся.
Но «божественная хаома» уже испарилась.
9.
Утром с бодунища проснулся крайне рано, вспоминал всё дискотеку, каратэ с быком, пьянку в лопухах, походный приезд Кати – было ли всё это?!.
Смутно вспоминалось, что ночью на полнейшем автопилоте я ещё смог обнаружить несколько яиц и огурцов (всё же не по десятку штук мы с ней тогда умяли, как показалось!), сварганить из них яичницу… Причём порезать и изжарить огурцы, как делают с помидорами, – вот так и рождаются новые блюда!..
Тело всё ныло и ломило, но ломота эта телесная была приятна – как после драки-разминки, когда тебе не накостыляли; как после экстатических плясок, когда не совсем расшиблись; как после бурного секса… Теперь это стараются тренажёрами и фитнесом восполнить – хотя вестимо, не совсем сие то, никакой эмергентности.
Понятен пень, что ничего этого не было. Есть только жажда. Хотя, конечно, обычно бывает нечто подобное, но – не настолько же! Но есть – эмоции! Проснулись сразу! И, как ни странно, – опять дикий голод!
Дополз до кухни, сел на пол, размышляя о раскатившейся подле рюкзака картошке… И сил нет – мыть, чистить, резать, жарить… И вообще – не моя ведь это как бы картошка!..
Нет, шествие по мосту – ведь было! Блистающая, как будто уже угасая, звёзда Венеры над чернотой города, где-то над ж.-д. вокзалом. Под мостом – всё ещё поезда, гудки, синие глазки семафоров… Как это всё знакомо из детства: крёстная сначала жила здесь на Клубной, в квартирке, поделённой меж семьями двух братьев, с гудками поездов, с мистически-тарковской дрожью этой в стенах и посуде… Странное ощущение (для пятилетнего – когнитивный диссонанс настоящий!), когда мы, куда-то уезжая, через полгорода добирались до ночного вокзала, садились в поезд, а после он проходил в десятке метров от дома…
Сто раз пил, ходил в туалет, ложился и вставал, слонялся туда-сюда…
Наконец-то, часов в девять, раздался не звонок (его-то нет), но уверенный стук в дверь. По-утреннему бодро сияла Катя – свежа и отчищена, как будто и впрямь ничего не бывало!
Пролепетала какие-то извинения (или мне это лишь показалось, не помню) и прошмыгнула в ванную. Судя по всему, намечалось немало всего интересного. Например, та же картошка. Но сдержаться я уже не мог. И как только скрипнула дверь и появилась К. в новой майке со звёздочками и бежевых шортах, зубы мои сжались…
Без каких-то предисловий, передышек и скидок на разницу культурного бэкграунда я разом выразил ей все свои эмодзи, пересыпая их неприкрытой пропагандой патриархальных ценностей!
«Дочка», пока я, вскакивая и махая руками, её чехвостил, не оправдывалась и не встревала – да я бы и не дал! – лишь лицо её всё больше менялось. Так и застыла…
Она, видимо, ожидала от меня чего угодно, но только не этого заскорузло родительского, старообрядчески педагогического дискурса! Радикал, маргинал, интеллектуал, чуть ли не Казанова подпольный (кто знает?) – и на тебе! Ремня всыпать!
Я смотрел на её побледневшее лицо, на часто дышащий от злости носик, на её покрасневшие по-домашнему голые ноги в шортах – и ничего не замечал! Всыпать – это уже дело принципа. Ничего вроде нет во мне дидактического – никакого неравенства, занудства или нажима, и вдруг всё вмиг проснулось и обрушилось сокрушительной лавиной – из принципа!
На каждом слове этих сакраментальных филиппиков я понимал, что делаю, что разрушаю и чего лишаюсь. Надо же, думал я, теперь бы я знал и видел, какая эта Катя с похмелья. Пьёт ли она постоянно, охает, дрыхнет весь день или что-то поинтересней – или ей в её семнадцать всё это по барабану…
Культура – не только в запретах, нередко – в нарушении этих запретов! Похмельно осенило формулировкой своего жизненного принципа! Но поздно однако – другое уже высказал…
Очнулся я на кухне на полу (видимо, выступив, я перешёл туда выглотать порцию воды из-под крана, а потом осел); гостья собирала вещи, а заодно решила нанести ответный удар. Осёл – как есть!
Я плохо соображал и даже ещё мог встречно очевидному думать, что, может, вдруг она и стерпит, впитает поучения, скажет: «Ладно, я, типа, виновата». Но она…
Сегодня это называется «OK, boomer!» – мол, нам, прогрессивным зум-тинкам с Тик-тока, старпёрские ваши бредни и слушать в зашквар. Но поколение было пока немного иное, и оно «No, boomer!» привыкло на выпады выкрикивать.
– У тебя ничего нет! – произносит она, однако, вполне спокойно, щуря свои вновь засветившиеся самодовольным блеском глаза хаски.
– Как это нет? – оглушённо повторяю я, то ли и впрямь только прозрев, то ли механически паясничая.
«Может быть, ты и крутой, да и на самом деле крутой – но что из этого?» – это она и впрямь говорит или мне это с перехмуру снится?..
Гостья изящно переминается у заляпанной газплиты, а я, что делать, посиживаю на полу в углу – на том месте, где стоял недавно разбитый второй табурет.
Она права: у меня и впрямь ни хрена нет. Порывался оттереть плиту – но и действительно нечем: ни средства, ни губки, ни тряпки! Зато сижу (почти возлежу) не без некоторого достоинства и удовольствия: где-то вверху, прикрываясь от слепящего света ладонью, я созерцаю таинственный зазор между её шортиками, трусами и голой кожей.
Смотреть на солнце чрез янтарь – поэтической строкой вспоминается что-то из древних психотерапевтических практик.
Сидел бы на табурете – никогда бы не увидел такого! Хотя с другой стороны, висел бы здесь гамак меж двух комнатных пальм иль поскрипывало бы кресло-качалка под шелест электрокамина – практически любая, скорее всего, с архитипичной архаической улыбкой всё скинула бы сама!
– Хорошая квартира, – лепечет она, уточняя, – нормальная, качественная мебель… хорошая работа, адекватный заработок… хорошие, приличные друзья… хороший секс…
У меня так челюсть и отвалилась. И её где-то внизу болезненно свело, как от хорошего удара.
Я её – ремнём, а она меня… американщиной! Какой угодно этой мечтой, но не русской, не здешней, не нашей! Новое поколение!
Спокойно, немного в нос, с усмешечкой фирменной в своём свеже-утреннем сиянии. Не удар даже – хлёсткая женская пощёчина.
Мне кажется, теперь я разгадал, кто её прообраз. Норма Джин Бейкер – юная моделька, будущая Мэрилин Монро, пока она звездой Монро ещё не стала, но не менее ослепительная. Затмевающая взрыв магния фотоулыбка – в каждом кадре!
Может, в шестнадцать годков и я где-то в глубине души – где-то в однофонарной деревенской роскоши июньской ночи – тоже мечтал о чём-то подобном?.. Просто некому было сказать, не надо было
